Карен Даллакян: «Пора учиться доброте»

Мы спросили у главного Айболита Южного Урала, чем дорог ему краснознаменный город, а заодно побеседовали о специфике профессии ветеринара.

— Карен Вачаганович, не собираетесь перебраться в Челябинск, поближе к работе?

— Я по-прежнему остаюсь копейчанином, живу в доме на улице Гольца и переезжать в обозримом будущем не планирую.

У нас чудесный город, который по многим показателям лучше, чем мегаполис. Мой старший сын в первом классе учился в одной из челябинских школ, а затем, после переезда, я перевел его в копейскую школу № 42. Разница в обу-чении и воспитании в этих двух образовательных учреждениях была колоссальной, что сказалось на дальнейшей жизни выпускников. Многие из челябинских одноклассников сына сидят в тюрьме или стали наркоманами. У выпускников 42-й жизнь складывается куда более успешно. Эти ребята социально благополучны, не имеют вредных привычек, без проблем получили хорошее профессиональное образование, построили свои семьи. За это, я считаю, в значительной степени нужно благодарить копейских педагогов.

Еще Копейск мне нравится своими традициями добрососедства. В нашем доме все друг друга знают, с удовольствием здороваются, пожилые люди на энтузиазме следят за общественным порядком.

Однажды к сыновьям пришла большая компания друзей. Так одна из соседок разрешила войти в подъезд только двоим ребятам, а всем остальным велела ждать на улице, чтобы они своим гомоном не беспокоили других соседей. Мы с женой Альвиной — оба работающие, занятые люди, но наши парни благодаря соседям ежечасно оставались под присмотром.

— Мне кажется, что добрососедские отношения сохраняются только в старых районах Копейска. В новостройках же люди могут жить годами бок о бок и даже не здороваться…

— И это очень печально! В новостройках живет, как правило, молодежь — повзрослевшие дети 90-х, наше «потерянное поколение». Большинству из них не хватило родительского тепла и элементарного воспитания: папы и мамы были заняты зарабатыванием денег — в трудное время надо было как-то выживать. Этих детей воспитал телевизор. А вы наверняка помните те ужасные, наполненные агрессией и психологией «рыночных отношений» фильмы и передачи, которые показывали два десятилетия назад.

Очень хочется, чтобы в наше общество вернулось доверительное отношение друг к другу, чтобы мы научились друг друга уважать. У нас пока еще есть пример правильного взаимодействия в социуме — его подают люди преклонного возраста, многоуважаемые пенсионеры. Пора учиться доброте, пока старшее поколение еще не ушло.

— А каким было ваше детство? Вам хватало родительской любви и внимания?

— Я вспоминаю свои детские годы, прошедшие в Ереване, с большим теплом. Мой папа, Вачаган Хачатурович, был рабочим, мама, Рузанна Агвановна (к сожалению, ее уже нет с нами), трудилась биологом. Любовь к живым существам я унаследовал именно от нее.

Мы много времени проводили вместе, мои родители всегда были для меня лучшими друзьями и примером для подражания.

— Мама хотела, чтобы вы стали ветеринаром?

— Она мечтала о том, что я буду лечить людей, тогда как мне всегда хотелось лечить животных. По большому счету, сбылись оба этих желания: ветеринарный врач оказывает помощь и питомцу, и его хозяину. Видели бы вы, в каком психологическом состоянии пребывают некоторые владельцы заболевших или получивших травму кошек и собак! Мы обязательно успокаиваем людей, помогаем им прийти в себя — проводим своеобразную психотерапию.

— В каком возрасте был сделан выбор профессии?

— Тоже в детстве. У моей мамы имелась так называемая «проходка» в ереванский зоопарк — пропуск, дающий право бесплатного посещения, благодаря чему я все свое свободное время проводил у вольеров с животными.

Официальное открытие сезона приходилось на 1 мая. Так у нас даже семейная традиция была — сразу после демонстрации идти в зоопарк. У входа на его территорию стоял человек, у которого в руках была шляпа со свернутыми в трубочку предсказаниями, а на плече сидел дрессированный попугайчик, умеющий доставать эти «волшебные» бумажечки. Папа всегда покупал предсказания на всю семью — они неизменно оказывались добрыми и просто не могли не сбыться.

— Карен, вам, ребенку с добрым сердцем, не жалко было сидящих в клетках животных?

— Тогда об этом как-то не думалось… Для моего поколения обитатели зоопарка были дивом дивным, чудом чудным: где еще мы могли увидеть живого слона или тигра? Это сейчас дети могут включить канал «Моя планета» или «Энимал планет» и посмотреть познавательные передачи про жизнь джунглей или саванны, а у нас такой возможности не было. Недоставало и иллюстрированных книг о фауне.

— А как вы сейчас относитесь к зоопаркам?

— На самом деле это больная тема. У нас в стране очень мало стационарных зоопарков (не берем в расчет передвижные зверинцы, являющиеся тюрьмой на колесах), где бы для животных была создана комфортная, приближенная к естественным условиям среда обитания.

В качестве исключения, пожалуй, могу назвать парк «Тайган» в Сочи — побывав там, я полностью изменил свои представления о нашем, челябинском зоопарке, причем не в лучшую сторону. Если содержать львов, то это должен быть прайд: два льва, один из которых будет вожаком, и несколько львиц — тогда животные будут чувствовать себя хорошо и начнут размножаться. У нас же содержится по одной особи каждого пола. Белые медведи, наоборот, — одиночки, они должны жить отдельно. У нас — двое в одном вольере. Обезьян нельзя запирать на зиму в дурно пахнущем помещении, где мало места и изначально неправильно сделана вентиляция — им нужна возможность жить большой семьей и перемещаться, пусть даже в ограниченном пространстве.

Отдельно хочется сказать о кормовой базе. Как можно закупать еду для животных по тендерам, кормить хищников дешевой свининой неизвестного качества! Зверь должен охотиться, а это условие в большинстве зоопарков страны не соблюдается.

Еще в штате «Тайгана» нет ветеринаров, там работают всего двадцать пять человек на три тысячи особей — и животные прекрасно себя чувствуют. В московском зоопарке, значительно меньшем по численности обитателей, только ветврачей десять человек! Зачем их столько? Происходит неправильное расходование средств, и это тоже не лучшим образом сказывается на условиях содержания животных.

— На вашей страничке в «Фейсбуке» указано, что профессиональное образование вы получили в институте города Вологды. Как вы там очутились?

— Изначально я планировал поступить в ленинградский медицинский университет — уговорили родители. Но когда мы приехали в северную столицу, выяснилось, что конкурс в этот вуз необычайно велик, и абитуриентов «валят» еще до экзаменов, на медкомиссии. У меня были проблемы с зубами, поэтому я убедил маму, что в медицинском только потеряю время, и отдал документы в ленинградский ветеринарный институт.

На вступительных испытаниях мне не хватило одного балла, но руководство вуза приняло мудрое решение: ребят, которые были близки к проходной отметке, перенаправили в другие учебные заведения страны. Так я и попал в вологодский молочный институт имени Верещагина.

— Учеба была легкой?

— Я бы так не сказал. Я окончил национальную армянскую школу, поэтому весь первый семестр адаптировался к новой языковой среде. Но главное, у нас были очень строгие и требовательные преподаватели, у которых даже на отметку «удовлетворительно» приходилось много работать. Бутылочка коньячка как средство «задабривания» преподавателя на экзамене была совершенно невозможна, не говоря уж о денежных подношениях. Скидки не предоставлялись никому, даже беременным студенткам. Парня могли выгнать с лекции за то, что он пришел в женском халате.

Тем не менее учился я хорошо — и гордился этим. Красный диплом сорвался из-за одной тройки, по экономике сельского хозяйства. Начиная с третьего курса подрабатывал — и в военной части, и ассистировал нашему профессору в клубе собаководства.

— Когда состоялось ваше «боевое крещение» как ветеринара?

— Если не считать случай, когда я в семилетнем возрасте по наитию правильно наложил шину волнистому попугайчику, жившему у нас дома, на сломанное крыло, то, пожалуй, на первом курсе.

Нас, студентов, отправили на ферму брать кровь у быков, которые содержались в свободном выгуле. Быки оказались нам не рады и зажали нас с преподавателем между собой. В руках у педагога был многоразовый шприц с толстой иглой, и эта игла вошла мне в руку — настолько сильно нас стиснули. Не знаю, отчего я тогда сильнее орал — от боли или от страха.

Второй запоминающийся случай тоже произошел на ферме — мы с одногруппницей пришли туда, чтобы поставить отметки о прохождении практики, а там случился большой пожар. Пришлось участвовать в спасении животных, надышавшихся продуктами горения. Скотина была очень дорогая — молочные коровы, которые были закуплены в Финляндии. На факультет от руководства фермы вскоре пришли благодарности в наш адрес, и однокурсники в течение долгого времени относились к нам как к героям.

— Нужна ли ветеринару жалость? Или это лишнее чувство?

— Нужна любовь к живым созданиям. А жалость для врачей вредна, она быстро приводит к эмоциональному выгоранию. Студенты, которые проходят практику в моей клинике, часто плачут вместе с хозяевами. Так нельзя! Если ты, специалист, будешь рыдать, то не поможешь ни животному, ни его хозяину. Ветеринару нужна закалка и готовность к любой, даже самой неквалифицированной работе — убрать за животным, которое от страха, извините за прямоту, сделало лужицу, подготовить рабочее место для осмотра или операции.

— Вы охотно берете студентов на практику?

— Я с большим удовольствием работаю с молодежью. У меня проходят практику все студенты факультета биологии ЧелГУ — это будущие биологи, зоологи.

Сегодня во всех сферах жизни идет коммерциализация, ярко проявляется индивидуализм, и далеко не все ветклиники соглашаются принять практикантов, поскольку боятся вырастить конкурентов. Мне же хочется помочь вузу подготовить грамотных специалистов, притом не зацикленных на деньгах, потому что я отдаю себе отчет в том, что мы когда-то уступим свое место молодым. Для меня важно, кто будет наследовать этот мир.