Белый гриб в чесночном «соусе»

Если есть рай с зелеными кущами и золотыми яблочками, то мой рай, особливо в предосеннюю августовскую пору, — там, где лесов и грибов край.

Лесов у нас богато, но у каждого есть свое излюбленное место. Мой лесной рай начинается у излучины реки Миасс у деревни Сафоново Красноармейского района. Это если ехать по Бродокалмацкому тракту с поворотом направо у деревни Шумово. Асфальтовая шоссейка бежит верхом, а речная излучина лежит внизу. С этой «смотровой площадки» хорошо видно окрест — лента реки, поля, леса.

КТО СТАРШИЙ БРАТ?

Наша картина — уральская, но теперь уже с китайской экзотикой. Сколько хватает глаз, за речкой серебрятся в лучах яркого солнца пленочные шатры китайского агрогородка. Теплица к теплице с волнообразным полиэтиленовым покрытием создают фантастический пейзаж. Не мираж ли? Нет, реальность. Смотришь с набравшей высоту дороги на расстелившуюся понизу речную падь, а там, откуда ни возьмись, отражает солнце шатер многогектарного «торгового центра». Взираешь на эту русско-китайскую картину с неподдельным любопытством. Земля — наша, труд — китайский. Друг, инженер-железнодорожник Александр Алябьев, с молчаливым напряжением взиравший на этакое чудо, так и сказал: «А ведь это все — труд!» Недаром говорится — терпенье и труд все перетрут. Со своим терпением и хваткой китайцы осваивают просторы Австралии, Америки, Европы. Весь мир смотрит на растущую как опара на дрожжах экономическую мощь азиатского «дракона». На политической арене — рокировка? СССР был «старшим братом» Китая, а теперь Россия становится младшей сестрой? «Вот протянут китайцы на Урал скоростные железнодорожные магистрали, — горько усмехается друг-железнодорожник, — глядишь и засеют наши пустующие поля». Прежде, чем засевать, надо сперва корчевать, как некогда наши предки. Каждая пядь заброшенных полей, отвоеванных у лесов, полита потом.

МОЛОЧКА БЫ ПАРНОГО

Далее — деревни Устьянцево, Якупово, Чесноки. И совсем редко встречаешь повдоль дороги сенные копешки и стога: позабытые сенокосы по грудь заросли перестоянной травой-муравой. Деревни не косят сено, значит, уже не держат и коров. И так-то по всей России-матушке. В этом печальном факте убедился нынешним летом, проехав на поезде от Челябинска до Москвы и далее до Риги. И уже в Латвии другой расклад. Скошенного сена на полях — пруд пруди. И все, закатанное в валки и запеленатое в белую пленку-пеленку, аккуратно заштабелевано обочь дорог, на кромках полей. Впрочем, в Латвии, по сообщениям прессы, получили вид на жительство двести китайских семей, еще триста ждут своей очереди.

Деревня Малые Чесноки, как и тысячи ей подобных, приказала долго жить. Осталось облитое солнечным светом место, где она стояла, — просторная, скатом к безымянной лесной речке, поляна. Хотя припоминаю, что в детстве мы звали речку Бездонкой. Воды в ручье, притоке Миасса, чаще было по щиколотку, но в омутах и пруду, где водились щуки и всякая рыба, мы, мальчишки, дно не меряли. В середине октября прошлого года, приехав с другом за сухими груздями и не удержавшись на переправе, толстой осине, подточенной бобрами, все же искупался в глубоком русле, где холодной родниковой воды было по грудь. Деревню, так и не дождавшуюся электричества, выселили в приказном порядке году в 1970-м. Обез-людело «райское место», куда так и просятся санаторий или база отдыха, крестьянское хозяйство с эколого-туристическим уклоном. Но кто бы из грибников этого хотел? Тем более мы с другом, для кого эти глухие, заповеданные предками места, и есть земной рай. Будет святотатством, если и сюда придут предприимчивые иноземцы!

ПРОСТО ГРИБНИК

До чесноковских боров добраться не просто. Сюда ведут много лесных дорожек, проехать по ним можно лишь в сухую погоду. С заросшего бурьяном поля, где прежде сеяли рожь, как-то неловко взлетела перепелка. «Смотри, притворяется подранком, уводит от выводка», — прошептал Александр, будто отважная мать-перепелка

могла нас услышать. В памяти неожиданно всплыла давняя стихотворная строчка: «Перепелка, перепелка, песнь твоя не так уж звонка…». А друг, угадав мой душевный настрой, ее продолжил: «Всех вечернею порой провожала на покой…». Последовал диалог. Александр спросил: «Ты случайно не поэт?». «Нет, — ответил я, — а ты?». «И я не поэт. — вздохнул друг, заключив, — Я — просто грибник!»

Грибники-чудаки, очевидно, все немного поэты, а предстоящая встреча с местами лесного радения гасит все страхи перед бездорожьем и зловредными клещами. На узкой дорожке березняка мы все же забуксовали. Вышли собрать хвороста под скаты машины — и вот она, тетерка, с выводком птенцов-хлопунцов. На крыло еще не встали, слишком малы, а взрывной вертикальный взлет уже получается. Миг — и тетеревиного выводка нет, попрятались, замаскировались, и лишь один хлопунец, вспорхнув на ветку березы, плотно прижался к белому стволу, подобно наросту гриба-трутовика. Сидит, замер, посматривает бусинками глаз, и хочется верить, что не съедят его лиса, енот, хорь, не сцапает острыми когтями коршун или другая хищная птица, и вырастет из него красавец-петух с ярко-бордовыми бровями-дужками.

Корзина быстро пополняется разной грибной кладью — синявки, коровники, подберезовики, сырые грузди. Сухих груздей пока не видно, а маслята, обильно растущие на хвойной подстилке бора, сплошь изъедены червоточиной. Гриб-лисичку нашел в одном-единственном экземпляре (буквально неделю назад собирал обильный урожай лисичек в дремучих лесах Латвии), а рыжиков не видно совсем. Будут ли еще — не знаю, но прежде царский гриб встречался в чесноковских борах часто.

ПОГОСТ ПОД СОСНАМИ

Часто окликаем третьего члена грибной компании, соседа, майора в отставке Алексея, перемогшего инсульт. Как бы не затерялся в соснах и чтоб не поплохело ему в хвойном азоновом воздухе. «Да не волнуйтесь, ребята, — отвечает майор в обличье грибника, — в здешнем лесу забываю о всех болячках».

На краю векового бора притулился давно забытый погост. Здесь, под слоем хвои и мха, могильные холмики едва угадываются. Фамилии на редких, обветшавших от спуда лет памятниках, крестах уже не читаются. Однако удалось разобрать несколько: Костромин, Пашнин, Белов. Где-то здесь, под безымянными холмиками (на них растут маслята, лесные цветы), лежит моя далекая, седьмая вода на киселе, родня. У покойной сестры моей бабушки, фронтовички, шахтерской вдовы, Полины Глинской (в девичестве Коростылевой), почившей пять лет назад, здесь погребены отец и две сестры, умершие в деревне от туберкулеза. Но ведь родня же, пусть и далекая. Здесь, под соснами, на забытом людьми погосте, не оставляет чувство вины и тревоги. Таких погостов на Руси десятки, а то и сотни тысяч — по числу умерших деревень. Над давно ушедшими из жизни людьми шумят грибные леса.

ДЕРЕВНЯ

УЖЕ НЕ СМЕЕТСЯ

Белый гриб, зная, где он водится, оставили на «десерт». Вспоминается этакий народный анекдот, рожденный на моих глазах в Малых Чесноках в избе соседа бабушки Акулины. «Иван, — обратился к хозяину шутник-острослов дядя Илья, прошедший всю войну, но погибший в шахте, — у тебя все брага да брага, а десерт-то где?». Иван про это слово знал плохо, но ответил споро: «У нас везде дес-серт (старый нужник завалился, а поставить новый — лень-матушка). Можно в сарае, в огороде, выдь хоть в поле. Где присядешь, там и дес-серт!» От грохнувшего в избе смеха едва не погас горящий фитиль керосиновой лампы.

Теперь уже никто не смеется в Малых Чесноках. Некому стало смеяться. И некому, кроме нас, чудаков, родственных душой и сердцем деревеньке-колхознице, собирать белые грибы.