Копейчанин Андрей Пуга: "Ружье так просто из сердца не вырвешь"

Увидеть хоть бы одним глазком, что представлял из себя хуторской мальчишка Андрейка Пуга году этак в тридцатом.

Ему тогда исполнилось десять лет и ходил он во второй класс школы, расположенной от их интернационального хутора в полутора верстах. Одет в шубейку, сшитую матерью из шкуры козы, на голове шапчонка из того же меха, на ногах валенки, на плече ружье. Настоящее, рассверленное из боевой винтовки Мосина под 28-й калибр. Оставлял ружье в лесу, а после занятий скрадывал зайцев, тетеревов, добывал лисиц. «Тропить косого интересно, а обмануть кумушку-лису еще интереснее», — говорит мой собеседник.

«Все, хватит. Устал. Нет уже сил. На охоту больше не поеду!» — Так решил Андрей Тимофеевич Пуга в канун своего 70-летия, выбрасывая из лодки в камыш утиные чучела.

«Круто. Знать, действительно притомился старик, если оставил в озере охотничий реквизит», — рассуждали на берегу охотники, годами помладше Андрея Пуга. С ружьем, однако, не попрощался. Выбрасывать не положено, продавать жалко. Ружье, как и жену, так просто из сердца не вырвешь.

Порушенное гнездовье

Каток коллективизации и раскулачивания прокатился и по их благополучному хутору, в котором жили латыши, литовцы, немцы, поляки. В 1912 году, оставив родную Латвию, его отец Тимофей и мать Марфа приехали в Подмосковье, в Калужскую область, соблазнившись льготами по реформе Столыпина. Корчевали лес, распахивали целину, строили жилье. Когда хуторяне крепко встали на ноги, то завели свой духовой оркестр, музыкой и танцами веселя свою жизнь. И вот, по воле большевиков, остались нищими, голыми, голодными. Андрейкина дичь зачастую была единственной пищей на столе, вкруг которого собиралось восемь ртов – он, старший в семье, мать, шестеро братьев и сестер. Отец, отвоевав в германскую войну, вскорости помер.

— Я не супротив революции, но вместо коллективизации крестьянских хозяйств надо было организовывать закуп сельской продукции, — говорит Андрей Тимофеевич. – Все были бы сыты, а так – разор. Нам еще повезло. Отобрав землю, инвентарь, скот, нас не сослали в Сибирь.

«Везение» судьбы

Андрейкина учеба закончилась на третьем классе, когда умер отец, развалились валенки и поистрепалась козья шубейка.

В 1940 году взяли на срочную службу. Часть стояла в приграничном г. Белостоке, расположенном в Белоруссии. Но через три месяца отозвали домой, в распоряжение военкомата. Вновь призвали за четыре дня до начала войны. В городке Алексин на Волге строили оборонительные сооружения. Но недолго. Его, Андрея Пуга, отправили в Москву, на завод Михельсона. Тот самый, на котором эсерка Каплан стреляла в Ленина. Не доверили Андрею с нерусской фамилией Пуга защищать Родину, а доверили участвовать в эвакуации завода на Урал. Так попал в Копейск, где воинская часть Андрея базировалась в помещении столовой на Силовой.

Война набирала обороты, а на фронт не призывали. На второй ее год часть расформировали, и Андрей Пуга снова стал гражданским человеком, работая на заводе «Строммашина» кузнецом-молотобойцем. Так распорядилась судьба, так было угодно власти – не пущать на фронт потомка выходцев из Латвии с фамилией Пуга. «Повезло» брату Ивану. Он был призван и погиб смертью храбрых. «Не повезло» Андрею. Он не был призван и остался живым.

Душевный «раздрай»

В канун 80-летия снова случился душевный каприз. «Все – хватит. Настрелялся. Раздариваю охотничью амуницию, продаю ружье. Прощай, охота!». Но не зря говорится, что охота пуще неволи. Близился срок нового охотничьего сезона — и в душе начинался полный «раздрай», снаряжал патроны, тесал из липы утиные чучела.

Андрей Пуга был в Копейске и на заводе имени Кирова организатором стендовой стрельбы. И городская, и заводская сборные не раз занимали первые места в областных соревнованиях. Потому и охотником слыл добычливым, редко делал промахи по птице и зверю. На озеро Курлады ездил на велосипеде, потом на мотоцикле «Харлей», который служил ему много лет. В 1985 году, уступив его охотникам за антиквариатом, купил «Запорожец». Конечно, и на «Харлее» в свое время ездил за сто километров в заводское охотхозяйство «Северное», что в Октябрьском районе, но под крышей автомобиля ездить стало комфортней.

В семье росли дочь и сын. И жена, смирившись с ненасытной страстью мужа-охотника, волновалась не напрасно. В семье помнят, как Андрей Тимофеевич вместе с друзьями вел вертолетный поиск не вернувшихся из озера охотников. Тогда, в майскую пургу 1946 года, только на Курладах погибли шесть охотников.

За добычей — на такси

В канун 90-летия, за пять дней до юбилея, снова засобирался Пуга на охоту. По причине почтенного возраста машину уже не водил, не дозволяли врачи. Уже несколько лет Андрея Тимофеевича увозил на пригородное озеро житель села Донгузлы Александр Богатырев, торговавший в их дворе молоком. Услуги молочника были той соломинкой, за которую держался старый охотник. Охотничья компания давно распалась, все друзья-товарищи ушли в мир иной. Но в это лето знакомый молочник в их дворе не появился. И тогда Андрей Тимофеевич поехал на охоту… на такси. Ему повезло, поскольку водитель такси оказался донгузловским. Уже на берегу озера он позвонил Богатыреву и тот, будучи в отпуске, заверил, что после утренней зари заберет Пугу и отвезет охотника домой.

Эту предъюбилейную ночь Андрей Пуга провел в озере, застелив дно резиновой лодки камышом и укрывшись палаткой. Тихой и звездной была курладинская ночь, и спалось старику крепко и безмятежно. После утренней зари Андрей Тимофеевич снова впрягся в ремни, чтобы полтора часа, шаг за шагом, волоком по грязям усохшего озера буксировать лодку на твердый берег. Его добычей была утка-чирок. Ее он подарил молочнику, поджидавшему старика на берегу. Через пять дней Пуга танцевал на своем юбилее с милыми женщинами, друзья дарили подарки.

Рядом были сын — инженер-химик из Ульяновска, и дочь — технолог литейного цеха родного машиностроительного завода. Поздравили дедушку с 90-летием два внука, успешно закончившие Новосибирский университет.

В завершение беседы умный и проницательный Андрей Тимофеевич ответил на немой, застывший в моих глазах вопрос: «Что дальше, дорогой мой старик?»

— А дальше, — ответил Пуга, — вот что. – Тяжелой стала «Ижевка» для стариковских рук. Куплю-ка я ружье полегче и калибром пожиже – этак 32-го или 28-го. А весной сяду на такси и поеду на зорьку. Весной птица праздная, красивая. Честно говорю: жаль уже нарядных селезней, но охота – пуще неволи.