Копейчанка Анна Васильева рассказала историю малолетней труженицы тыла

Сколько Анне Васильевне Васильевой выпало в жизни испытать – ей одной ведомо. Сейчас, готовясь встретить свое 85-летие, она все чаще вспоминает прошлое. В ее семейном архиве не только фотографии прошедших лет, но и пожелтевшие тетрадные листки, на которых в часы бессонницы она записывала все пережитое и передуманное.
 
Да и то сказать – времени для этого у нее предостаточно. Недавно схоронила сына и осталась совсем одна в скромной двухкомнатной квартирке на улице Екимова. Благо, внук с женой навещают, да Валентина Ивановна, социальный работник, спасибо ей, два года уже заботится о бабушке Анне. Огородик, разбитый прямо под окнами, в палисаднике, сильно выручает — не в смысле «подкормки», а чтобы хоть как-то двигаться немного, хоть и с палочкой. Годы берут свое. А когда-то, ох, и шустрая дивчина была Аня Курбатова, никакой работы не боялась, все в руках у нее горело. 

За хлеб и суп

— Я ведь деревенская, из деревни Адищевой (стилистика нашей героини сохранена — авт.), это Красноармейский район. Когда война началась, мне 11 лет было, двенадцатый шел.  Мама наша умерла еще в 35-м. Сильно чего-то простыла, два месяца на печи лежала, а в мае и померла. Мне 6 лет, сестренке Любаньке два года, а старшая уже работала, она 14-го года рождения. Так остались мы одни сиротствовать. 

Чтобы прокормиться, я по людям ходила, кому чего сделать. Слепую бабушку к родне водила за пять километров. Корову гоняла в табун и встречала для женщины одной, у нее сильно ноги болели, а сына на фронт забрали.  Я у ней и в доме прибиралась, в сенцах, во дворе.  Она мне  молочка  давала, а когда и свеклу, морковку. Так жили.

Бригадир у нас Мартыненко был такой. Вот послал он девчонок картошку полоть, картошка вся бурьяном заросла. Это летом 41-го было, война началась.  Два дня девчонки попололи, а на третий не пришли. А я ничего, полю. И песню еще пою, громко так: «Отец мой был природный пахарь…».  А рядом поле было с овощами, там женщины работали. Повариха привозила всем обед и вешала каждому хлеба по 500 грамм на день. И вот одна стала возмущаться, мол, как это — и взрослой пятьсот, и девчонке тоже. А бригадир Мартыненко собрал тогда после обеда пятиминутку и говорит: «Ваши не стали полоть картошку, а она одна полет, наравне со взрослыми.  Выдавать ей, как положено, по 500 грамм хлеба. Вы дома чем-то да накормите детей, а она, сирота, что есть будет? Не сметь на нее говорить поперек». Так я за хлеб и суп  на огороде до осени и работала вместе с женщинами.   Хороший был человек Мартыненко, он потом на фронте погиб, трое детей сиротами остались… 

В няньках

— Осенью, еще тепло было, взяли меня в ясли, нянькой, и пола мыть, пеленки мыть в озере. Ночевала прямо в яслях, дом такой был из четырех комнат, от раскулаченных остался. А зимой ясли закрыли. Почти все овощи, которые были заготовлены в подполе, вывезли в пекарню, сушили там и на фронт отсылали.

Куда мне податься? Заведующая яслями однажды встретила и говорит, мол, хорошая ты была помощница. Я, говорит, в район скоро поеду и тебя возьму, может, определю куда. И увезла меня в Миасское. Определила в няньки к хорошим людям, они в райисполкоме работали, дочке четыре годика. Мне там хорошо было, да только скоро хозяин на войну ушел добровольцем, мы, помню, провожали аж за  село  конный отряд, все плакали.  А хозяйке одной трудно меня кормить, паек-то на меня не дают. Куда мне? Пришлось уйти в родную деревню.

Сестре тоже меня не прокормить.  Любаньку-то она каким-то людям отдала в дети, а меня привела в Копейск. Здесь в швейной наша деревенская работала, но меня не взяли — мала. Намыкалась, в общем, я, моя милая, сиротой быть несладко.

С Афона — в поселок СНЗ

— Как на «Пластмасс» попала, спрашиваешь? Так тоже наша, деревенская, подсказала, она замуж вышла в поселок СНЗ (в те годы поселок Советов назывался в народе СНЗ — строительство нового завода — авт.) Я тогда на Афоне жила у  Анны Худяковой, у ней муж на фронте был, а малых детей двое. У нее зиму жила.

Так о чем я? Март 43-года тогда шел, а в декабре 42-го мне 13 лет исполнилось. Так вот эта знакомая, которая с СНЗ, и говорит,  мол,  детдомовских отовсюду навезли, на завод-то. Может, и тебя возьмут. Там такой есть Горбачев по фамилии, зам. по кадрам, он эвакуирован вместе с детдомовскими.  Я три дня с Афона пешком ходила, все его застать не могла. На третий день техничка в коридоре и подсказала: «Сейчас совещание закончится, станут выходить люди, ты в кабинет-то и заскочи». Вот совещание закончилось, она меня и втолкнула… Кабинет большущий, стол красным плюшем покрыт, и дядька встал из-за стола, высокий такой, седоватый: «Тебе чего, девочка?» Ну, я набралась духу и говорю, мол, три брата мои на фронте воюют, двоюродные, от тетки. И я хочу фронту помогать, возьмите на завод, я уже большая, мне 15 лет (два года  на всякий случай добавила). Он заулыбался и говорит мужчине, который с какими-то бумагами зашел: «Ну вот, еще один рабочий человек на завод прибыл». Не забуду до смерти его слова, с них счастье мое сиротское началось.

Все для фронта

— Это правда  счастье большое было — на производство приняли! Пять детдомов тогда, помню, было перевезено в Копейск, которые постарше детдомовские работали на заводе. И я с ними.  Попала в седьмой цех, к Вере Захаровой меня прикрепили, мы с ней, бывало, так на одном топчане и спали. Поспишь чуток — и за работу. Наравне со взрослыми работали, снаряды делали, начиняли. Уставала, конечно, страшно, руки отваливались, но все так работали — все для фронта, все для Победы.

А еще я счастливая была, милая моя, что нас в столовой кормили — и первое, и второе, и хлеба давали. Думала — бог привел меня сюда. Мы с Машей Кравченко даже деньги копили:  хлебные пайки тайком продавали, хотя нас строго за это наказывали. Один паек на двоих делили, а второй, как выйдем со столовой, тихонечко продадим, голодно же было.  Сшили мне пиджачок серый — красота неписанная! А пришла-то — рванье рваньем. Потом, в училище уже, нас с Машей обокрали две девчонки, деньги те забрали и сбежали, их, помню, искали.

А война кончилась — господи, как все радовались! Но мы еще до октября в полном сборе были на заводе, а потом нас, малолеток, в ремесленное училище № 3 направили, ребят и девчат. Я у детдомовских девчонок старостой была, они сами выбрали, я ведь шустрая такая была, бойкая. Наша группа в передовых ходила и по учебе, и по труду. Помню, построят нас на линейку, и я иду рапорт отдавать — строевым шагом иду, как положено. Нас на токарей и слесарей учили. А когда в 47-м закончили училище, направили на завод имени Кирова работать.

Лишь бы никогда не было войны

— Там моя трудовая жизнь продолжалась. Работала токарем четвертого разряда. Здесь, на заводе, и мужа встретила, Леню Васильева. Он старше меня был, Леонид-то Васильевич, фронтовик, танкист, до Берлина дошел. После Победы уже, когда домой возвращались, контузило его сильно. Группировка какая-то немецкая, что ли, выбросилась, командира танка убило, а его ранило. После госпиталя домой вернулся, не разговаривал совсем, мать его лечила. И ничего, вылечила, семью вот даже нажил мой Леня. Их трое Васильевых братьев воевали, один-то погиб, а двое вернулись — Леонид и Герман.

Семья у них дружная была, меня как родную приняли, я их «мама» и «папа» называла. Отец шахтер, а мама по дому, детей-то у них пятеро было, еще две девки. Но такая она на все деловая была — готовить, шить, вязать, да еще у богатых белила, стирала, все копейка в дом.  Потом наших детей нянчила. Когда нам с Леней квартиру от завода дали, я ее к себе забрала, отца-то  уже не было. Так у нас и доживала, пять лет парализованная была, я ухаживала. 
    
Я хотела троих сыновей родить. И родила. Только вот первенец мой заболел и умер, двух годиков еще не было. Это 52-й год шел, какая-то эпидемия, что ли, была тогда. Остался годовалый Толик, а потом Венечка родился. Я в швейку перешла, в швейную мастерскую то есть, там десять лет работала. А потом вернулась на «Пластмасс». С него начинала, оттуда и на пенсию пошла. На пенсии еще во Дворце «Юбилейный» работала, в профилактории гардеробщицей. А теперь вот дома сижу.

Толю я недавно схоронила, болел он. Когда последние дни лежал, сколько я пережила…  А я вот ползаю еще, милая, копчу небо. Сколь бог положит, столь и буду жить. Режим соблюдаю: в одно время есть, в одно время таблетки. Утром обязательно гимнастика, чтоб кости-то совсем уж не усохли. Летом — огород, хотя ноги не сильно ходят, но корячусь.

Я вот чего думаю: лишь бы войны больше никогда не было. Лишь бы внукам и правнукам, а у меня трое правнуков, старшая уж школу заканчивает, не довелось испытать лихое. И тогда все у нас будет хорошо.