Он выжил. Дневник солдата и бывшего узника фашистского концлагеря

Общую тетрадь в красной клеенчатой обложке передала мне копейчанка Татьяна Андреевна Ботова. На титульном листе надпись «Черновая наброска отдельных моментов из моей жизни. Написанная на работе, когда я работал в должности коменданта общежития в п/я 58». Начала читать и уже не могла оторваться…

Отгремели праздничные салюты и марши в честь светлого праздника Победы. И совсем скоро страна с великой горечью отметит еще одну дату — День памяти и скорби, день начала войны. Сколько жизней унесла она, сколько искалечила судеб, какие жестокие испытания уготовила людям. Вот о чем я думала, читая бесхитростный рассказ Григория Ивановича Баландина, на долю которого выпали самые первые, самые страшные месяцы войны, а затем фашистский плен.

Родом Григорий Баландин из станицы Миасской Челябинского уезда (ныне Красноармейский район). В дневнике он описывает уклад жизни в дореволюционной казачьей станице, свое детство и тяжелую голодную юность, годы сталинских репрессий, от которых и сам в какой-то мере пострадал. Когда началась война, 39-летний Григорий работал в родном селе Миасском в райпотребсоюзе. 19 сентября он получил повестку из районного военкомата, а уже на следующий день всех призванных отправили на формирование в 39-ю Уральскую стрелковую дивизию в Чебаркуль. Так началась для нашего земляка война (воспоминания Григория Баландина публикуются с сокращениями).

В окружении

«В начале октября наш полк погрузили в эшелон. Довезли до города Грязовцы Вологодской области и на несколько дней расквартировали в деревне в 20 километрах от Грязовца. Около Ярославля и в Грязовце уже были следы немецких бомбежек, местами воронки, а где и разрушенные здания. Через несколько дней нас погрузили в эшелон и перебросили ближе к фронту, в Калининскую область.

Город Ржев находился в руках немцев и был сильно укреплен немецкими войсками. В обход Ржева, с тылу врага направлено было несколько наших армий, в том числе наша 39-я Уральская. Немецкая оборона была прорвана, мы зашли в тыл врага. А 16 декабря 1941 года немцы снова заняли свое прежнее место обороны, и мы оказались в окружении. Попытки прорвать немецкий фронт в обратном направлении не удались, и мы остались в «мешке», примерно около 150 тысяч человек.

Зима была очень суровая, снега лежали глубокие, стоял сильный мороз. Немцам это приходилось переживать очень тяжело, поэтому они не могли сломить сопротивление окруженных, народ они против уральцев мерзлый. Всю зиму в отдельных местах нашего окружения шли бои, «кольцо» становилось все уже. Запасы боеприпасов и продовольствия тоже шли к концу. С декабря по март нам кое-что завозили на самолетах, сбрасывали на парашютах, а потом все прекратилось. Немцы между тем усилили свой натиск.

Всю зиму мы находились в лесах, спали под елками. Курить и раскладывать огонь было нельзя, потому что немецкие самолеты не давали нам покоя. Было большим счастьем при переходе с одного места на другое попасть куда-либо в деревню и зайти часа на два в теплое помещение. Но это было очень редко и только ночью: достаточно было с немецкого самолета заметить хоть одного солдата, и вся деревня подвергалась бомбежке. Было очень тяжело, но все думали, что скоро мы выйдем из окружения и сольемся с нашими частями.

Наступил апрель, выстрелы вокруг нас слышны были все отчетливее, кольцо сжималось. Благодаря болотистым местам при таянии снега скопилось громадное количество воды, местность стала непроходимой, и наступило затишье, бомбежки прекратились. Немец знал, что мы, без боеприпасов и продовольствия, не представляем опасности…

…В мае стояли в деревне Сельцы. За продуктами ходили в село Егорьевское за 40 км. Давали нам хлеба в сутки 100 грамм. Пришлось в пищу применять крапиву, разные коренья. Ели лошадей. Когда лошадь подыхала, приходил ветврач, приказывал вырыть яму, обливал ее карболкой, и при нем же закапывали. Когда врач уходил, лошадь выкапывали, сдирали шкуру и делили между собой мясо. А дня через 2-3 и шкуру нарезали ремнями, навертывали на палки, палили и поджаривали и тут же, не снимая с палки, ели».

Долина смерти

«В окружении наша 39-я армия находилась с 16 декабря по 7 июля 1941 года. С апреля бои и бомбежки прекратились, только слышались отдельные орудийные выстрелы. Но положение становилось все невыносимее: либо помирать с голоду, либо идти напролом. Но с чем идти? Пробираться тайно считалось предательством. С конца июня командование нашего полка обезоружило транспортный взвод, в котором я служил. Сказали, что винтовки и карабины с артиллерийских частей передаются в пехотные части, где не хватает оружия.

2 июля немцы подтянули большие силы с целью ликвидировать наше окружение. А 7 июля нам был дан приказ выходить из окружения. Одни двинулись на восток, а мы погрузили свои склады и тронулись на северо-запад. Отъехав километров 10 в леса, стали сжигать все штабные документы, карты, артиллерийские хомуты, седла. Погрузили в одну бричку продукты «НЗ», и в ночь на 8 июня наш полк тронулся в большой спешке к станции Нелидовой. Утром оказались на большой ровной поляне, тянувшейся на несколько километров. Нашему взводу была дана команда укрыться с бричкой продуктов в небольшом леске слева. Мол, сейчас решится, пробьем ли мы фронт, возможно, людей надо будет покормить.

Вся эта долина была покрыта беспорядочно идущими людьми, машинами, бричками, орудиями. Все спешили, обгоняя друг друга, чтобы поскорее добраться до неширокой, но глубокой речушки, за которой, как говорило нам командование, находились наши войска.

С левой стороны реки стоял еловый лес, где расположилось немецкое укрепление. Правый же берег, откуда подходили наши части, представлял собой чистое ровное поле. И вот наши вплотную подошли к речушке, сбились у берега, как большое стадо. И в это время немцы открыли огонь из всех видов оружия. Появилось бесчисленное количество самолетов, которые стали бомбить и с бреющего полета косить людей из пулеметов. С нашей стороны сначала застрочили два пулемета, но быстро смолкли.

Все смешалось с землей, рвались снаряды, били пулеметы — это был кромешный ад. Люди бросались в воду, немцы стреляли вслед, река покрылась кровью. В живых остались те, кто еще далеко не дошел до места переправы, они бежали в лес.

Когда мы заехали в густой ельник, распрягли лошадей, я вместе со старшим лейтенантом Шульженко пошел на опушку леса посмотреть, что делается в долине. Поле было усеяно трупами, тяжело раненные кричали, стонали, техника горела…»

«Как я попал в плен»

«Нас осталось 7 человек под командой Шульженко: ружейный мастер Атлякин, сапожник Гусев, ездовой Титов, кладовщик Банников и я, тоже кладовщик, седьмого не помню. Сделали разведку в деревню, где были немцы. Нас встретил старик и велел быстро скрыться. Потом он пришел к нам в лес и рассказал, что в 10-12 верстах какой-то уцелевший полковник собирает партизанский отряд из остатков разбитых наших частей.

Теперь у меня с лейтенантом Шульженко завязался спор. Я предлагал взять в вещмешки из брички «НЗ» и с наступлением ночи налегке (чтобы можно было двигаться по любым тропам и ущельям) искать партизанов. Шульженко же хотел прийти в отряд с бричкой продуктов, не учитывая, что уже везде немцы.

Запрягли лошадей и двинулись. До рассвета мы не наткнулись на немецкие заставы, а когда рассвело, нас два раза обстреляли немецкие самолеты, но мы спаслись в воронках.

…Недалеко от деревни Василово по нам неожиданно раздались залпы автоматов. От брички полетели щепки, я был ранен в затылок и упал в траву. Это меня спасло от смерти, а остальные бросились бежать и были расстреляны. Остался я раненый и окруженный немцами. Надо было искать выход спасения. Идти вглубь леса было нельзя, его прочесывали немцы. Я стал ползти по высокой траве к стоящему за деревней овину. Наконец кое-как вполз в него. Там оказалась печь с льном, я в нее влез и укрылся льном, рассчитывая просидеть до ночи, а потом податься в лес. Перевязал рану и стал ждать ночи.

Надежды мои оказались напрасными. К ночи вокруг овина расположился батальон немецкой пехоты. Деваться было некуда, застрелиться не мог, у меня не было оружия, нас разоружили еще в Сельцах. Надо было ждать следующей ночи. Но наутро меня обнаружил немецкий офицер, позвал двух солдат, и те вытащили меня из печи за ноги. Стали бить, пинать коваными сапогами и топтать. Все белье на мне было в крови, кровь текла из раны, из носа и изо рта. Наконец офицер приказал солдатам прекратить, выгнал их из овина, дал мне бинт и велел перевязать рану и вытереть кровь с лица. Потом вывел из овина, передал солдатам и показал рукой на стоящий неподалеку деревянный амбар. Перед амбаром меня еще раз избили и забросили внутрь, закрыв дверь на железную накладку.

Не прошло и часа, как к амбару подвели еще двоих и с побоями затолкали. Один оказался из Воронежа, а другой из Пензенской области, оба рабочие с заводов. Они рассказали, что немцы прочесывали лес, идя сплошной цепью, троих из их группы убили, а двоих привели в деревню по распоряжению офицера.

Долго сидеть нам не дали, пришли двое солдат, открыли двери и закричали: «Рус, раус». Пошли, значит. Повели в лес, мы поняли, что на расстрел. Пензенский стал плакать, а мы стали его ругать, что он конфузит честь советского солдата. Завели в лес, поставили к стене риги и стали отходить на дистанцию выстрела. Когда повернулись и подняли автоматы, пензенский потерял сознание и упал у наших ног. И что ему, дураку-немцу, не все ли равно, мог и лежачего застрелить. Нет, прибежал, пинками разбил ему лицо и велел нам взять его под руки и держать на ногах. И тут откуда-то выскочил офицер и закричал на солдат: «Нихт капут русиш». Между ними завязалась какая-то говорильня, офицер пригрозил своим пистолетом. Потом повели нас еще дальше в лес.

Вот подходим, наконец, к какой-то куче, прикрытой плащ-палаткой. Офицер откидывает ее, а там здоровенный такой мертвый немецкий офицер с тремя железными крестами на груди. Нам показали, чтобы положили его на плащ-палатку и несли в деревню. Но нам, ослабевшим и избитым, эта ноша была не под силу. Тогда он снял с солдат автоматы, и мы впятером понесли мертвого в деревню, где для него была вырыта могила. Офицер дал строгий наказ солдатам нас потом не расстреливать, а запереть обратно в амбар».

(Окончание следует)