Родственные узы, оказывается, необычайно хрупки…

С предательством смириться не могу

(Имена и фамилии изменены по этическим соображениям).

Незаметно для себя я осталась одна. Десять лет назад трагически погиб мой единственный сын, он разбился в дорожной аварии. Спустя несколько лет ушел из жизни муж: скончался на операционном столе — сердце не выдержало наркоза. Оставалась одна радость — нечастые встречи с внучкой Анечкой, но три года назад мы с ней стали чужими друг другу. Бывает в жизни и так.

Моя бывшая сноха Юля, какое-то время повдовев, вышла замуж снова, в новом браке родила вторую дочь. Я была не против ее замужества — сына не вернешь, а она женщина молодая, видная, что ж ей в одиночку маяться? Мне было важно только одно — чтобы отчим внучку не обижал.

Этот брак у Юли не сложился. Но вскоре она все же устроила личную жизнь, нашла хорошего мужчину, зарегистрировалась с ним в загсе. Оставался неустроенным быт: сноха вместе с мужем и двумя детьми жили в квартире у ее родителей, бывших моих сватов. Видно, делить кров им было несладко, а потому решили молодые брать ипотеку на покупку собственного жилья. Только достатка у них не слишком много — на первоначальный взнос насобирали всего сто тысяч рублей, а требовалось триста тысяч. Поэтому я даже не особо удивилась, когда Юля начала, что называется, меня «окучивать»: «Любовь Александровна, помогите нам — это же и вашей внучке помощь».

Я много лет копила деньги для Анечки — девочка подрастает, ей надо получать образование, а на «бюджет» сейчас не поступить, значит, придется платить за ее обучение. Доход у меня невелик, одна только пенсия, поэтому деньги прибывали не слишком быстро.

Услышав Юлину просьбу, я засомневалась в том, что вложиться в ипотеку — дело более важное, чем дать внучке образование. Но она была так настойчива, приходила чуть не каждый день и общалась на денежную тему всегда без свидетелей. Когда бывшая сноха сказала, что купит барак в поселке, если я не дам денег, и моя внучка будет сама топить печь и ходить за водой на колонку, я сдалась: сняла в банке накопленные двести тысяч и отдала их Юле — просто так, даже без расписки.

Квартиру бывшая сноха купила. Я ждала, что пригласят меня на новоселье или хотя бы просто придут в гости с внучкой, расскажут, как прошел переезд, как им живется на новом месте. Шла неделя за неделей, а от них не было ни слуху ни духу.

На душе у меня было, мягко говоря, не радостно. А тут еще и здоровье подкачало —  я попала на операционный стол в состоянии, угрожающем жизни: доктора выявили у меня аневризму крупной артерии, готовую вот-вот разорваться. Врачи успели меня спасти, но мое состояние после операции было тяжелым. В реанимации я провела пятнадцать суток, а всего в стационаре — около двух месяцев. Каждый день в больничной палате я ждала, что приедет моя Анечка — ей в ту пору было четырнадцать лет — или хоть позвонит, справится о моем здоровье. О том, что я на грани жизни и смерти, Юля и Аня знали, но не предприняли ничего, чтобы морально меня поддержать. После выписки я была очень слаба, и ко мне приходили сестра, друзья, даже соседи, чтобы помочь по хозяйству, сходить в магазин или аптеку. И только бывшая сноха и внучка не сказали ни слова сочувствия.

Физическая боль потихоньку уходила. А в душе копилась черная обида. И однажды мне подумалось: «Раз вы со мной так, то и я с вами больше добренькой не буду. Если я вам не нужна, то хоть деньги свои заберу». Я написала на сноху заявление в полицию о том, что она присвоила мои сбережения. Конечно, ничего назад я не получила — нет ни расписки, ни свидетелей того, что я передала ей крупную сумму. Да бог с ними, с деньгами, с их потерей я уже смирилась. А вот с предательством близких смириться никак не могу.

Любовь Александровна Стеклова

Дедушка Тима из Ашхабада 

Я никогда не знала своего деда по материнской линии. Не то что не видела, а даже не представляла, как зовут человека, подарившего жизнь моей маме. Она выросла с чужим, выдуманным отчеством — бабушка Лидия, до последних дней таившая в сердце обиду на отца своей дочки, упорно не желала о нем говорить.

У бабушки, Лидии Яковлевны Хруцкой, личная жизнь не желала складываться смолоду. От неудачного брака остался сын Евгений да горькое разочарование. Трудно сказать, почему она с ребенком решила переехать из Старокамышинска в поселок Октябрьский — может быть, бежала от укоров родных и соседей, а может, нашла там работу получше. Известно лишь, что поселилась она в общежитии на улице Школьной. Там и познакомилась с красивым парнем, русоволосым, со светлыми — голубыми или серыми — глазами.

Скупо, как же скупо она рассказывала о том периоде своей жизни! Каждое словечко приходилось вытягивать, будто клещами. Сейчас передо мной набор из нескольких разрозненных, плохо вяжущихся между собой фактов, которые почти невозможно выстроить по хронологии. И уточнить не у кого — Лидия Яковлевна ушла из жизни двадцать лет назад.

По словам бабушки, приглянувшийся ей молодой человек в поселок Октябрьский приехал из далекого Ашхабада — работал здесь как вахтовик, прокладывал коммуникации в новом населенном пункте. В свободное от работы время не пировал, как многие его сверстники, поскольку был воспитан в мусульманских традициях. По национальности предположительно он не был туркменом — бабушка в разговоре с мамой однажды проронила: «Тома, как ты похожа на отца-подлеца Тимку-татарина».

Тимка-татарин… Тимур? Тимбек? Тимерхан? Тимергали? Как тебя зовут, мой дед? Или когда-то звали…

Он всегда говорил чуть слышно. Слова произносил настолько тихо, что приходилось прислушиваться. Мы с мамой такие же тихони: сами не кричим и громких звуков не переносим в принципе — от них сразу начинает болеть голова. Еще он любил носить белые рубашки — если был не в спецовке, всегда выглядел нарядно. Мама стала медиком: белый цвет прочно вошел в ее гардероб.

Роман деда и бабушки был недолгим. Узнав о том, что любимая забеременела, он захотел увезти ее домой, в Ашхабад, принял и сына Женю от ее неудавшегося брака, как своего. Бабушка была не против переезда, да «добрые» люди нашептали ей, будто у Тимы в Туркмении уже есть семья — жена и дочка. Неизвестно, было ли это правдой или злым наветом, но, как нетрудно догадаться, переезд не состоялся. Молодые люди расстались и больше никогда не встречались. Бабушка вернулась в Старокамышинск. Судьба загадочного Тимура-Тимерхана с той поры остается неизвестной. Уехал ли он обратно в Ашхабад или остался в Копейске? Пытался ли хотя бы украдкой взглянуть на свою дочь, узнать, как ее назвали?

Минуло почти шестьдесят лет. Наверное, сейчас уже глупо мечтать о том, чтобы узнать о своей родне. Я бы и не пошла со своей историей в городскую газету, если бы мамина двоюродная сестра, много лет живущая в Санкт-Петербурге, однажды не вспомнила, что фамилия моего деда — Гайнулин. Не знаю, правда, как пишется — с одной или двумя «л».

А это уже какой-никакой ориентир в наших поисках.

Я — вполне состоявшаяся личность, с устроенной семейной жизнью и судьбой. Не преследую каких-либо корыстных целей. Просто мысль о том, что где-то поблизости живут мои двоюродные братья и сестры, а может быть, еще жив мой дед, не дает мне покоя. Мне так хочется посмотреть на вас, увидеть схожие черты в наших лицах, а главное, услышать рассказ о судьбе моего дедушки Тимы, которого я никогда не знала.

С. Ж.

От редакции. Дорогие читатели, если вам известно что либо о Тимуре (?) Гайнулине (?) — вахтовике из Ашхабада, работавшем в поселке Октябрьском в 1958 году, просим вас позвонить в редакцию «Копейского рабочего» , мы поможем вам связаться с автором этого обращения.