Сегодня была война

Всю ночь над украинским селом Ухожаны бушевала гроза. Казалось, ветер вырвет с корнем все деревья в саду, а потоки низвергающейся с небес воды переполнят речку Саражинку. Но наутро неожиданно наступило полное затишье, выглянувшее солнце раззолотило мокрые крыши изб, заиграло на янтарного цвета ягодах, оставшихся еще на верхушках черешен, которые ночной ветер пригнул почти к земле.

Пятилетняя Маша, прихватив младшую сестренку, выбежала в сад, примыкавший к просторному дому Высочанских. Надо было ловить момент, пока верхушки не выпрямились, и можно достать перезревшую сладкую черешню, которую за ее желтый цвет в селе почему-то называли колерной.

Девчонки уже успели обчистить две-три верхушки, когда заметили посыльную, быстро прошагавшую в избу и столь же быстро вышедшую, направляясь к соседнему подворью. Дома было как-то по-особому тихо. Отец, Иван Антонович, брился перед осколком зеркала, мать суетилась у печки, время от времени вытирая кончиком платка глаза.

— Мать, не плачь, собери-ка быстро поесть и с собой что-нибудь, — хмуро бросил Высочанский. Сборы были недолгими, к сельсовету уже стекались односельчане — мужчины с котомками, женщины с заплаканными лицами, ничего не понимающие дети.

— Я тоже мало что понимала тогда по малолетству, но день этот и последующие буду помнить всю жизнь, — рассказывает Мария Ивановна Лобкова, урожденная Высочанская. — Подъехала крытая машина, из нее вышел какой-то военный, стал говорить речь, срывая голос. «Враг вероломно напал на нашу социалистическую Родину. Мужчины, дадим отпор фашистским захватчикам, постоим за родную землю». Что-то в этом роде говорил. Мама плачет, мы очень испугались, за подол ее уцепились, тоже ревем. Помню, погрузили мужчин в машину, мама кричит: «Иван, береги голову, дети у тебя». Папа высунулся из машины: «Продавай корову». Но продать нашу кормилицу мы не успели. Вскоре в село пришли немцы. Корову как раз пригнали домой доить, так фрицы ее из пистолета расстреляли прямо во дворе. Мама так и осела, потом кинулась нас прикрыть, напугалась очень. А один говорит на ломаном русском: «Иди, матка. Счастливые, что киндеры», — и кивком головы на нас указал.

Дни и месяцы оккупации Мария Ивановна Лобкова вспоминает с ужасом. Помнит, как рубили немцы теплое еще коровье мясо прямо в корыте, приказали принести подсолнечное масло. Потом ели, хохотали и тыкали куски в рот сестренкам, те ревели от страха. Из просторной избы семью, конечно, выгнали, жить стали в летней кухне. Захватчики вели себя варварски: вырубали черешню и акацию, перевертывали улья с пчелами, убивали домашнюю живность, жгли сено. Женщин заставляли работать, грузить в мешки чернозем, который увозили в неизвестном направлении, видать, понравилась плодородная украинская земля. Хлеб из припрятанного зерна пополам с отрубями сельчане пекли по ночам, проворные подростки уносили его партизанам в лес. Сами питались картофельными лепешками и травяной похлебкой.

Подростков в селе прятали, особенно мальчиков. До сих пор перед глазами у Марии Ивановны стоит колодец, куда фрицы бросали новорожденных мальчиков (несколько женщин были беременными, когда началась война). И еще страшная картина: как прятавшегося на чердаке подростка обнаружили немцы и сбросили прямо на специально подставленные снизу вилы.

— Мальчишку выдали свои же сельчане, жила у нас семья «западников», как их называли. Да, и такое было… Почему-то немцы благоволили выходцам с Западной Украины, — грустно говорит моя собеседница.

Кошмар продолжался почти два года. В марте 43-го вернулся домой Иван Антонович, от которого все это время не было ни одной весточки. Хворый, почти глухой, заикается, на ноге нет двух пальцев. Однажды, когда особенно одолела отца немочь, и он отлеживался на печи, за селом послышалось русское «ура». На той стороне речки шел бой. После молодые бойцы остановились ненадолго в Ухожанах, зашли и в избу Высочанских. Радость это была неописуемая, доставали последнее, чтобы накормить бойцов, — сухари, картошку, прессованный табак.

— В том же 43-м году папу вызвали в военкомат, — продолжает свои воспоминания Мария Ивановна. — Пришел обратно и говорит: «М-мать, готовь сухари, з-завтра в трудармию, на К-копи». Сейчас такого хворого, наверное, и в дворники бы не взяли, но время было другое, суровое. Троих проводили из села на Копи, двое по дороге умерли, а папа доехал. После родного села здесь совсем плохо показалось: барак, голод, карточки. Земля вся изрыта, да еще засуха была. По 10-12 человек, шахтеров, в день хоронили. Но ему повезло — встретил друга Павла Гредина, воевали вместе, а потом он механиком на шахте 42-бис был. Он отцу здорово помог — устроил крепильщиком, подсобил землянку свою построить. Помог и нас, семью, перевести к себе, это уже в 46-м было.

Так украинская семья оказалась на Урале. Но сердце тянуло обратно на родину. И уехали бы со временем, если б не несчастье: в 1956 году случился в шахте обвал, Ивану Антоновичу сломало позвоночник. Так и не оправился после травмы, лежал до самой смерти в 70-м. Когда уже лежал, из военкомата принесли военные награды, которые неизвестно где «ходили» до этого. Обещали благоустроенную квартиру, да обещания выполнить не успели.

Мария Ивановна считает себя копейчанкой, так уж сложилась судьба, и она ни о чем не жалеет. 36 лет отработала на шахте «Комсомольской» машинистом подъема, вырастила хороших детей, любит внуков. И несмотря на преклонный возраст, продолжает держать плодоносящий сад. В свое время, выйдя на пенсию, даже закончила агрономические курсы. Пока был Союз, практически каждый год бывала с детьми на Украине, где в Одессе оставались многочисленные родственники, родные и двоюродные, да и сейчас живут племянники. А по ночам иногда снится родное село Ухожаны, что от Одессы в 250 километрах, чистые воды Саражински и желтая, колерная, черешня — омытые дождем янтарные кусочки солнца.